Так совпало, что в последнюю неделю я вела много разговоров на эту тему, вот ещё тут поведу. Итак, о критике, искусстве и обучении.
С "высоты опыта", когда уже и сама большая девочка, и ребёнок есть, и дипломы получены, это всё кристально ясно и очевидно, но у меня хорошая память, и я помню, как было раньше. Когда мне было десять, пятнадцать, двадцать пять лет, и как всё это бывало остро, болезненно и обидно. И поэтому пишу, в основном в назидание себе, конечно, в основном, но вдруг ещё кому пригодится?
У меня очень хорошая память на события: картинку, цвет, свет, слова... Вот мне девять лет, я сижу я в музыкальной школе, и чуть не плачу. Маленькая, тесная, душная комната, окно закрыто, пианино передо мной, учительница справа выговаривает: "Ты совсем не занимаешься! Все разучивают разные произведения, и только с тобой мы целую четверть только готовимся к концерту! Вот сколько ты занималась вчера?" Мама мучается от стыда в углу. Конечно, она должна была заставить меня "заниматься больше". Видимо, приковать к пианино.
Я не помню, сколько я занималась вчера, вот убейте. Сколько-то занималась, наверняка "недостаточно," потому что от "пианинного угла" у меня уже начинается нервный тик, не то, чтоб я знала это слово, а от мысли о слепом тыканье в ноты мне становится тошно. Я занимаюсь музыкой с пяти лет, и пошла в школу добровольно. Я до сих пор нетвёрдо знаю нотную грамоту басового ключа, неуверенно читаю ноты, отвратительно учу наизусть и ненавижу "заниматься". Я не чувствую ритм. Я ни разу не трогала барабан или ксилофон, кроме маленького пластмассового, который мне подарили на день рождения. Я люблю петь и знаю кучу песен - мне ни разу не предложили разучить к ним аккомпанимент. Моя учительница не знает, что мой папа играет на гитаре. Я - подвижный, активный, много читающий ребёнок - мне ни разу не дали ни одного задания на движение под музыку, ни одной книжки про музыкантов. "Музыка" ассоциируется у меня с "туплением" в непонятные ноты, скукой, спотыкающейся практикой, позором на отчётных концертах. Похвала за неожиданную удачу, это всегда: "Ну видишь, можешь же, когда хочешь!" Или, ещё хлеще: "Вот видишь, надо заниматься!"
В одиннадцать лет, поставив рекорд музыкальной школы по количеству четвертных двоек, я ушла из "музыкалки" в "художку" с идеей стать дизайнером автомобилей. Или самолётов. Через пять лет, я покинула ДХШ №3 с твёрдой уверенностью, что в отсутствии работоспособности и таланта никакой дизайн мне не светит, да и не больно то и хотелось. Вот мне, допустим, тринадцать лет. Я сижу в жарком светлом зале и рисую стодвадцатый кувшин в складочках на отвратительном ватмане, который надо размачивать водой, прежде чем на него ляжет краска. Учительница делает обход и советует что-то вроде: "Где твоя тень? Тень от кувшина - где она? Рисуй всё сразу, не оставляй на потом!" У меня нет ни малейшей идеи, как это - рисовать всё сразу. Мне никто не объяснил, что в акварели есть множество техник, и одна из них - писать по мокрому или частично мокрому листу широкими мазками, слоями, от светлого к тёмному, покрывая весь лист раз за разом, "углубляя" тёмное, оставляя светлое. Я не знаю, что для этого нужно иметь слабенький, но подробный рисунок карандашом, с помеченными градациями теней. Я не знаю, что можно наложить пять слоёв акварели, и не получить при этом грязь, потому что мне всегда говорят: "Смешивай цвета!" - не объясняя какие, как и, главное, зачем. Я не знаю, что мольберт можно двигать, чтобы по разному стекала краска. Я не знаю, что можно намочить лист по разному, чтобы "залить" цвет неравномерно. Я не знаю, что лишний цвет можно убрать не только облизанной кисточкой, но ещё и чистой тряпочкой. Я вообще не понимаю, что и зачем я делаю, но, конечно, хорошо вижу, что мой кувшин, и кувшин на синей драпировке - это две разные посудины, а на мою "композицию" вообще страшно смотреть. Руки у меня в язвах от отвратительной глины, который мы пользуемся на "скульптуре". Я изнываю от неподвижности и треплю языком от скуки. Я, в лучшем случае, "ещё маленькая", а в худшем - "хулиганка, и учу соседок плохому". Весной этого года наш класс расформируют за то, что мальчики испишут бюст Сократа красивыми спиральками, и мы на них не донесём. Выгнали бы совсем, но мой папа пойдёт уговаривать директриссу, и уговорит. Интересно, стали ли художниками те мальчики?
Десять лет спустя, в медицинской школе профессор хирургии заливается соловьём на тему "современной молодёжи", и "а вот он в наши годы осмотрел сто человек студентов-дантистов, чтобы хорошо понять, что такое норма, а вы, вам только бы "отстреляться!" Мы слегка пристыженно молчим, потому что мне дейтсвительно в страшном сне не может присниться, как и, галвное, когда я пойду отлавливать соседей-дантистов на предмет их "осмотреть". Мои волосы пахнут формалином, и их ничем не отмыть. Я прихожу домой в одиннадцать вечера, потому что "анатомичка" закрывается в десять. В восемь утра я уже в классе. В обед, за ужином и в глубокой ночи после анатомички, я читаю неподъёмные учебники и рисую цветными карандашами анатомию нервной системы. Взбунтовались мы только на третьем курсе, на кардиологии, когда объём заданного нам на день чтения превысил четырнадцать часов. Наш адекватный, сострадательный кардиолог тогда признал, что погорячился и сократил задания до среднестатистических восьми. До третьего курса ещё далеко, но и я теперь побойчее, чем в пятнадцать лет, я поднимаю руку и спрашиваю: "Доктор Уважаемый, скажите, неужели все ваши одноклассники осматривали тех дантистов? И если нет, неужели же они все стали плохими врачами?"
Про фигурное катание, школьную физкультуру, французский язык, математику и прочие достижения педагогики я, давайте, лучше вообще не буду. Там было ещё хуже. На французском мне, после поездки во Францию, где я, спотыкаясь, запинаясь, сомневаясь, но начала в первый раз в жизни разговаривать, используя язык по назначению, вообще сказали, что "поездка меня испортила, и я все правила забыла". Хорошая учительница сказала, кстати, по нашим школьным меркам. Добрая и ответственная.
Так вот, не делайте этого никогда, ни с собой, ни с другими, и пресекайте, если это происходит в вашем присутствии. Если что-то не получается, это не значит, что "надо больше стараться". Это значит, что надо подумать, что мешает прогрессу, и что надо изменить, чтобы больше не мешало. Если "не учится" язык - это не значит, что "нет способностей и вообще лентяйка", это значит, что надо искать программу обучения, которая подходит по характеру и влезает в расписание. Если "не худеется" - это не значит, что "жрать надо меньше, а бегать - больше", это значит, что надо искать, какая диета, спорт и способ релаксации подходят. Если рисунок похож на атомную войну в профиль - это не потому, что "безрукость, и надо нарисовать сто ноздрей анфас, а потом уже замахиваться на портрет Барби", а потому что и не должно ничего получится в первый раз, даже ноздря анфас! Но если с радостью и интересом рисовать, читать книжки про акварельные техники, пробовать новое, посещать какие-ниубдь занятия и гулять по музеям, то обязательно получится и красиво, и интересно, и уж точно гораздо лучше, чем в первый раз. Лучше, чем Да Винчи? Статистически - вряд ли, но чем чёрт не шутит, и уж в любом случае не школьной учительнице по ИЗО об этом судить, а если она берётся, то она профессионально непригодна. И это я вам говорю как дипломированный педагог.
Когда я сдела экзамен на чёрный пояс по карате, мой сенсей сказал папе, что "никогда не думал, что у меня что-нибудь выйдет". До этого момента я даже не подозревала, что он во мне на секунду сомневался. Если у меня что-то не получалось, мы находили другой способ это сделать. Если я что-то не понимала, мы находили другой способ это объяснить. Если я уставала, я делала перерыв. Если я ломала кости или повреждала связки, мы лечили сломанное. И я не знаю ни одного ученика сенсея Винни, который бы не вышел с его занятий обогащённым, и ни одного человека, который вспоминал его занятия иначе, чем с благодарностью.
Моя ментор по "скорой" медицине, миниатюрная женщина с железными нервами, повторяла, когда я, краснея всем телом, признавалась что что-то не знаю, не помню, просмотрела, забыла, не услышала: "Ну, теперь ты знаешь." Моя ментор по инфекционным заболеваниям, спрашивая меня: "Знаешь ли ты, чем стреп А отличается от стрепа Б?" - продолжала: "Нет? Ну давай я тебе расскажу." Моя преподавательница живописи в колледже объясняла: "В каждой работе есть слабые и сильные стороны, учитесь видеть и те, и другие, а иначе как вы будете повторять то хорошее, что вы уже умеете?" Моя теперяшняя начальница спрашивает: "Кэти, ты не против, если мы твою последнюю диагностическую неудачу разберём всем департаментом? Это хороший, познавательный случай." Из их советов я вынесла полезные знания и позитивный настрой. А из лекций Уважаемого Хирурга - только чувство собстенной неполноценности. Хирургом, кстати, он был посредственным, но это так, к слову.